Город маленький, всё под боком, но не было случая возвратиться.
Наши три дома, три двора те же, только нет уж любимой "лодки" —
простой деревяшки с цепями, с которой прыгали в листья.
Мы были безбашенными, как черти.
Детский сад рядом, тогда был режимным объектом училища связи,
но мы всё равно таскались за черноплодкой,
протискивались сквозь прутья, один из них был отогнут.
Попробуй сейчас повтори трюк — не выйдет.
Нас не остановить —
Мы безбашенные, как черти.
А вот и училище, всё по уставу: КПП, курсанты шагают строем.
Но это в прошлом, сейчас ввысь подъемные краны,
корпуса брошены, стекла выбиты, зияют черные дыры,
никто не целует девушек за воротами.
Нас не остановить —
Мы безбашенные, как черти.
Мы лезли через ограду с острыми копьями,
рвали куртки, мимо псарни бежали к спортивным снарядам,
ловили кузнечиков под палящим солнцем,
просачивались в узкие лазы по трубам.
Нас не остановить —
Мы безбашенные, как черти.
Нас гоняли мужчины в зеленой форме,
часовой с автоматом, когда мы дразнили псов у ангаров,
когда балансировали на трехметровом бетонном заборе
и прыгали вниз в сугробы, набивали ботинки снегом.
Нас не остановить —
Мы безбашенные, как черти.
Красные, потные, мы не чувствовали мороза.
Не нужны майнкрафты и инстаграмы.
Дома одежда на батарее, белые комья на рукавицах.
Раздевайся в прихожей, чтобы снег не тащить в квартиру.
Нас не остановить —
Мы безбашенные, как черти.
Металлический лязг гаражной крыши,
ветер в ушах, скрип несмазанных петель.
Мы не боялись ни наркоманов, ни бомжей на ступеньках,
лишь темноты мерзлого подъезда боялись.
Мы были безбашенными, как черти,
а теперь мы тети в костюмах и ходим в офис.
***
На крыше соседнего дома висит мужчина и зовет на помощь...
Как так вышло? Ты же профессионал, ты же мыл наши окна, я помню твое лицо. Хотя память могла сыграть со мной злую шутку, помню ли я лица тех, кто заглядывает в окно со стороны улицы, отмывая следы жмущихся к теплу птиц? А теперь ты висишь на двенадцатом этаже, держась за борт крыши и смешно болтая ногами, пытаясь не скользить по стеклу — такой красивый дом, весь из стекла и металла, и ухватится там совершенно не за что.
Висишь и зовешь на помощь, но как-то лениво, редко, может, боясь потревожить чей-то воскресный обеденный сон или признаться в своей беспомощности. Ты совсем не боишься высоты, поэтому пошел в альпинисты, но я знаю твой потаенный страх: что никто не придет. Что всем на тебя плевать. С каждым криком этот страх набирает силу, я тоже боюсь вместе с тобой, меня трясет, потому что я ничем не могу помочь: не могу бросить ребенка, чтобы бежать тебя вызволять, он откроет окно, чтобы меня найти — только ухватиться за что-нибудь, как ты, не успеет.
Я могу лишь набрать службу спасения — вы уже в пути? почему так долго? Слышу далекий вой сирен — всегда замираю, когда слышу сирены: только бы не к нам — а сейчас радуюсь, что к нам, это к нам, это к тебе, слышишь? Открываю окно и высовываюсь по пояс: едут, держись, потерпи еще пару минут! Мой муж тоже бежит, ты не один. Но мужа нет, никого нет, только слабый крик: "Люди, не бросьте!"
Дочка лезет смотреть, ей интересно, почему я похожа на взбесившуюся собаку, и я показываю ей тебя: видишь дядя залез на крышу и сейчас упадет, ох нет, не упадет, не упадет, ты держись там, пожалуйста! Дочь поворачивается ко мне и серьезно так говорит: "Он маму не слушался". Да, дочка, а ты слушайся маму и никогда так не делай. Сейчас дядю спасут, ты не бойся.
Дочь зовет папу. Звоню, но трубку никто не берет, соседнюю крышу, где ты висишь, сотрясают удары, и ты произносишь так просто и буднично: "Я снаружи закрыл". Ты закрыл снаружи и не взял напарника, а сейчас висишь на двенадцатом этаже и смешно болтаешь ногами. Давайте все вместе потом посмеемся.
Я поняла, почему меня трясет, как в гриппозной горячке: не от собственного бессилия и не того, что могу стать свидетелем смерти, а того, что отпустила мужа в одиночку спасать тебя и он может сорваться вместе с тобой. Того, что утром мы поругались, я решила сегодня с ним не разговаривать, и последний день, проведенный с ним, будет таким — и останется таким навсегда.
Вой болгарки, металл поддается, но с соседней крыши уже летят трое простых мужиков, успокаивают тебя, матерят, хватают за всё, что попалось под руку, и втягивают твои уставшие висеть ноги, разжимают омертвевшие пальцы; я больше тебя не вижу. Хлопаю им в ладоши, один из мужчин замечает и показывает большой палец, я отвечаю тем же — мы понимаем друг друга.
Спасатели наконец пробились, высыпали на крышу желтые каски, и стало тесно. Странно видеть на крыше столько людей, будто здесь празднуют день рождения. Второй день рождения. Муж где-то там, с ними. Он скоро вернется, мы порадуемся вместе, забыв о причине ссоры, потому что есть вещи важнее.
Будто проводила на фронт: и отпустить страшно и не отпустить нельзя.
***
Свободой не на бумаге, а самой искренней. Когда все дороги открыты, выбирай любую, и всё получится. Когда нет болезней и смерти, когда ты во всем супергерой.
Спустя время все суперспособности растрачиваешь, размениваешь на выгодный процент по кредиту, на гречку по акции. Шлагбаумы закрываются, боишься сделать шаг в сторону, чтобы не рассыпать свой карточный домик из стабильной работы и подписок на обновления. Иногда тебя гонит на демонстрации, и тогда маленький человечек вновь чувствует себя значимым. В интернете покричать можешь, но только с надежной крышей из группы соратников. Безопасней сразу примкнуть к стайке, у которой аргументы поубедительнее — ради членства не грех и душой покривить, а иначе ты фрик какой-то необразованный. Да и то боишься сказануть лишнего, вдруг начальник прочтет, а вдруг ФСБ?
Побрызгала на куртку "Лакостом", а запах-то не отбился.
***
Они с Володей должны были вернуться утром после дальней поездки. Великое счастье просыпаться и находиться на столе подарок, заботливо пронесенный в комнату под покровом ночи. Но я не видела маму несколько дней и встречи с ней ждала больше подарка.
Проснулась поздно, когда солнце уже било сквозь белые занавески. Ночью выпал снег и теперь таял, земля размокла и влажно чавкала под подошвами у прохожих.
Я вспомнила о маме и забежала в комнату, чтобы хоть глазком посмотреть, как она спит, но постель была не разобрана. Ни малейшего следа ее присутствия. Страх подкосил мне ноги: что-то случилось.
Потянулись часы ожидания. Молчал мертвец-телефон. Палец скользил по исписанной номерами стене раз за разом, раз за разом в надежде найти номер ее рабочей трубки, но мама его не оставила. Я водила пальцем вверх-вниз без толку, для успокоения, но не было мне покоя. Я пробую закричать, но крик кажется жалким в пустой квартире. Соседи шуршат в коридоре, и я ненавижу соседей, особенно соседскую девочку за то, что ее мама рядом и никуда не исчезла.
Темнота подступала. Тогда я впервые услышала зов моей пропасти: она неприятно щекотала живот и давила на грудь. Слишком резко, слишком страшно. Мама всегда была за моей спиной, надежная суша у бескрайнего океана. Всю жизнь я барахталась на мелководье без страха, зная, что всегда могу вернуться и утопить ладони в песке; а сейчас меня смыло волной, я до одури боюсь воды, и ноги уже сводит судорога. Надежды нет. Одна против всего мира.
Телефон ожил спустя пять часов. Мама взволнованно объяснила, что их машину подрезала битая легковушка. Пока отчим разбирался с водителем, его напарник наставил на маму нож. К счастью, дорожным пиратам не нужна была мамина жизнь, они забрали только деньги и украшения, вырвали магнитолу и скрылись. Когда мама вернулась домой, я плакала у нее на груди и шептала долго: «Прости, прости…»
— За что ты просишь прощения?
Всхлипывая и утирая сопли, я ответила:
— Это ведь из-за меня тебя чуть не убили, это ведь мой день рождения.
***
Лежали они довольно долго, и каждый раз, проходя мимо, я ускоряла шаг. Старалась не смотреть, но чувствовала на себе взгляд мертвого пса. Представляла, что это муляж, что внутри вата — трупы не пахли и не вздувались: видимо, сказалась холодная сибирская погода. Можно было пойти другим путем, но дорога через стадион была самой короткой и, почему-то я так решила, самая безопасная, вдали от автомобилей. Я все равно шла туда, даже зная, что там увижу. Боишься, но упорно переставляешь ноги.
Трупы иногда менялись местами: голова перемещалась по левую сторону тропы, кошка — по правую. Менялись и сами кошки: то серая полосатая, то белая с черными пятнами, но в той же позе и на вид нетронутая, будто спит. Кто-то раскладывал их специально. Меня до сих пор одолевает любопытство: что может быть в голове у человека, что сотворил такое? Душил кошек, расчленял собак и раскладывал их так, чтобы видели дети? Чтобы не прошли мимо плодов его самовыражения. Потом возвращался, изменял композицию, любовался со стороны.
Уже и не помню, сколько так продолжалось, по ощущениям — ВСЕГДА. Однажды трупы исчезли, я вздохнула с облегчением. Пока на одном из уроков физкультуры на стадионе, пробегая по металлическому лабиринту, я не наткнулась на голову пса. Она выглядывала из какой-то ямы, которой раньше там точно не было, и я чуть было не наступила на мертвую собачью морду. Время, казалось, остановилось, мир сузился до маленького спортивного лабиринта в затерянном во Вселенной клочке пространства. Я оглядывалась вокруг, искала отрубленную лапу и кошек, ее неизменных спутников, или хотя бы других людей, но остались только я и голова мертвого бордоского дога, который глядел мне прямо в глаза. Зачем ты здесь? Что ты хочешь мне передать? И тут меня сильно шлепнул по плечу кто-то из напиравших сзади одноклассников — я чуть не умерла от испуга, но наваждение исчезло.
До сих пор иногда вижу голову пса, когда закрываю глаза. И всё-таки она что-то хотела мне сказать.
